В эти выходные закрывается выставка в ИРРИ, посвященная графике выдающего художника-Анатолия Владимировича Кокорина.

"Садись, два",-сейчас прогнусавит мой внутренний компетентный искусствовед.
Я все время задаюсь вопросом-а стоит ли вывалить всю лавину соплей и спазматических кратковременный истерик, или же проводить отстраненный анализ, апеллируя исключительно к вещам, проверенным временем.
Сколько я не читала научных исследовательских работ, все похвальбы в них немного натянутые, хотя, без сомнения, искренние в большинстве своем.

Но про Кокорина сердце мне не позволяет говорить тихо, с расстановкой и ровным дыханием.

Я сходила на нее два раза. А можно было бы и больше.

Сейчас самый момент вставить про Сойфертиса и Бродаты-учинителей хорошей московской школы графики.
Но нет.
Я сегодня хочу без сравнений. Однако куда же без них.

Мы очень часто употребляем понятие-почерк. В искусстве отражение индивидуальных личностных особенностей и эмпирических открытий, кульминаций и падений в купе образуют это хорошо сплавленное, крепенькое слово почерк. За ним гонятся всю жизнь, некоторые не находят, а кто-то изначально слишком индивидуален и его затаптывает система и толпа серости.
У Кокорина он непременно был, но, увы, он подходит больше под почерк новообразоващейся школы, нежели под достижение одного определенного человека. У Петрова-Водкина даже самый непосвященный зритель чувствует циркуляцию индивидуальности от станковой вещи к графике и обратно. Неимоверно сложный и тонкий процесс. В графике , в большинстве своем, присутствует выдержанная логика, там нет эмоциональных нагромождений, она стремится к абсолютно тонкому созерцательному слою, поэтому найти в ней свой язык гораздо труднее, чем в той же самой живописи. Разложение света по спектру непреднамеренно сбивает мозг, он начинает анализировать уже без былой беспредвзятости. Отсутствие же цветового подспорья лишает вас эмоционального багажа, но может подарить настроение.
В четких системах линий, где даже растекшееся тушевое или акварельное пятно неслучайно (вспомним Кандинского), при переходе к натурному изображению все становится катастрофически плохо.
В 20-е годы девятнадцатого века был изобретен фотоаппарат, тогда же наблюдалось беспрецедентное скопление сил реализма, он вышел на качественно новый уровень, но не в природе понимания внутренности произведения. Все это было чисто внешнее, ремесленное. Кто кого-техника или человек. И тогда же появляется кубизм и Пикассо. Отчаянные беспредметники, эпатажные неврастеники и люди, вставшие против людей. Похоже немного на баталии церкви и науки. Искусство не сказать что проиграло, оно от фотоаппарата не выиграло.
В бесконечной гонке за победой потерялось слишком много составных частей, а именно не той самой детской непосредственности, что и делает из обычной работы необычайную.

Несмотря на сложившуюся без него техническую базу, несмотря на прием в изображении, Кокорин смог донести до нас настроение, то, что он испытывал при первом знакомстве с изображаемым. У него можно найти как отдельно взятые характеры, так и панорамы общественных мест, мелкие бытовые зарисовки, спокойную жизнь города. Живые пейзажи.
Анатолий Владимирович не был станковым художником, он был графиком. Все достижения его жизни имеют четкий метраж в пределах пятидесятисантиметровой линейки, для такого огромного явления как искусство размер ,конечно, смешной. Но, как мы знаем, в самом малом сокрыто самое большое.
Он активно использовал перо и карандаш. В большинстве работ присутствует разбитость по планам, они понятны для глаза, притом, что сделано это совсем не напоказ. Они быстрые, нетерпеливые, почему-то хочется употребить слово "округленные", как будто он высчитывал все ему необходимые, а потом одной линией обобщал все недостающее. Слишком быстро, иногда это раздражает.
Первые его заграничные зарисовки датируется 60-мы, возможно, что-то было и раньше.Но мне даже сейчас сложно представить, как он мог тогда позволить себе поездки в Англию (совсем не сателлита после фултонской речи), Шотландию, Венгрию. Он жил в непростой стране и в немного странное время, чего только стоят пылкие, абсолютно бахвальные речи Хрущева на выставке в Манеже 62 года или же бульдозерная выставка 1974 года. Можно , конечно, заметить, что это касалось только формалистов, однако такой климат распространялся по всей территории страны. На всех-беспробудная человеческая темнота. Какая-то странная немилосердность.
Мне очень понравились его работы из Англии и Италии. Он бесподобно передавал ночное состояние, пасмурные летние ночи. Когда освещение или абсолютно зеленое, или такое насыщенно оранжевое, с фиолетовыми остовами зданий. Абсолютно игрушечный Копенгаген. По-моему только у него на одной работе могут встретиться пистоле, фарфоровая кошка и умершая птичка в клетке-это к тому, что их приятно разглядывать. Их забавно разглядывать.
Он также многим известен, пусть и не лично, как художник-иллюстратор: Буратино, Огниво, Кот в сапогах, Рим. Все это про него, кстати, многие фоны , цветовые состояния для советского фильма про мальчика-полено были взяты именно у этого художника, я даже замерла от неожиданности, когда увидела источник. Но, в отличие от натурных зарисовок , все они слишком законченные, выверенные. Такое обычно бывает, когда делаешь для кого-то, когда же пейзжи он делала исключительно для себя-об этом свидетельствуют многочисленные пометки о нравах проживающего в рисуемой местности населения.

К слову сказать. С ним я встретилась в восьмом классе. Это был, если не соврать, 2006 год. Тогда у меня только появился интернет и я нашла Музей рисунка. Больше всего мне запомнились Эмиль Нольде и он. Теперь мы старые приятели.

И еще.

Он в каком-то роде немного похож на Джонни Кейджа. То же создавал свое молчаливое действо , но только на листе, пусть и без рояля.
А когда рисовал....напевал.)))